Человек, который
сажал деревья

      Для того, чтобы человеческая личность раскрыла свои исключительные качества, нужно иметь возможность наблюдать за ее поступками в течение долгих лет. Если в поступках нет эгоизма, если поступками движет беспримерная доброта, и если совершенно точно известно, что поступки совершаются без расчета на какое-либо вознаграждение, и, сверх того, если они оставляют заметный след в мире, то тогда можно безошибочно сказать, что такую личность забыть невозможно.

      Около сорока лет тому назад я совершал долгое путешествие пешком, по абсолютно не знакомым для туристов высотам в древнем районе Альп, врезающемся в Прованс.
      Этот район ограничен на юго-востоке и на востоке средним течением реки Дюранс, между Систероном и Мирабо; на севере — верхним течением Дромы от истока до округа Ди; на западе — равнинами Комта-Венессэн и отрогами горного хребта Мон-Ванту. Район этот включает в себя всю северную часть департамента Нижних Альп, юг Дромы и кусочек Воклюз.
      В то время я долго путешествовал по этой голой и однообразной пустынной местности, находящейся на высоте 1200-1300 метров. Там росла только дикая лаванда.
      Я пересекал эту местность в самой широкой ее части. Через три дня ходьбы, я оказался в абсолютной пустыне, где не росло ничего. Я поставил палатку рядом с руинами покинутого селения. Еще с минувшего дня у меня не было воды, и надо было идти ее искать. Руины домов в селении громоздились друг на друга, как старое осиное гнездо. Мне пришло в голову, что когда-то там должен был быть какой-нибудь колодец или фонтан. Фонтан там действительно был, но высохший. Пять-шесть домов без крыши, сгнившие от дождя и ветра, часовенка с покосившимся колоколом — все это располагалось так, как будто в селении жили люди, но следов жизни тут уже не было.

     Был великолепный июньский день, ярко светило солнце. Но в этой пустынной местности, лишенной крова, невыносимо свирепствовал ветер. Он грохотал в обломках домов так, как будто рычал потревоженный во время еды дикий зверь.
      Палатку пришлось снять. Пять часов поиска воды не дали никакого результата, и не было никакой надежды ее найти. Повсюду лишь засуха и одеревеневшие растения. Внезапно мне показалось, что я увидел вдалеке маленький черный силуэт. Приняв его за ствол одиноко стоящего дерева, я наугад отправился к нему. Это был пастух. Вокруг него на раскаленной земле лежали три десятка баранов.
      Пастух дал мне напиться из своей фляги, а потом мы пошли в овчарню, расположенную в расщелине на плоскогорье. Он черпал великолепную на вкус воду из очень глубокого естественного колодца, над которым он установил нехитрую лебедку.

      Человек этот говорил мало. Такое часто встречается среди одиноких людей, но при этом в нем чувствовалась непоколебимая уверенность в себе. Это было необычно в таком пустынном месте. Жил он не в хижине, а в настоящем каменном доме. Видно было, что этот дом он сам восстановил из руин, которые застал по прибытии. Крыша была крепкой и не пропускала дождь. Ветер ударялся о черепицу с шумом морских волн, бьющихся о берег.
      Хозяйство пастуха было в полном порядке: посуда вымыта, пол подметен, ружье смазано; на огне варился суп. Я заметил, что он свежевыбрит, что все пуговицы на его одежде тщательно пришиты, а сама одежда — заштопана так аккуратно, что заплат не было видно.
      Он налил мне супа, а от предложенного мною табака отказался, объяснив, что не курит. Пес, тихий, как и хозяин, был доброжелателен без лишней угодливости.

      Мы сразу же договорились, что ночь я проведу у него, так как ближайшее селение находилось в более чем полутора днях ходьбы. К тому же, я прекрасно знал нрав людей в немногочисленных селах этого края. Там четыре или пять сел, разбросанных далеко друг от друга на склонах гор в лесосеках белых дубов, в отдалении от проезжих дорог. Живут там лесорубы, которые заготавливают древесный уголь. В этих местах живется тяжело. Семьи, прижавшись друг к другу в этом непомерно суровом и летом и зимой климате, варятся в собственном эгоизме. Здесь царствуют безрассудные амбиции в постоянном желании сбежать из этих мест.
      Мужчины возят уголь на грузовиках в город, а затем возвращаются. Под таким беспрестанным «шотландским дождем» дает трещину даже самый сильный характер. Женщины постоянно таят злобу против соседей. Повсюду и во всем конкуренция: и за продажу угля, и за скамью в церкви; между собой воюют и добродетели, и пороки, а сверх того, между добродетелью и пороком идет постоянная борьба. И ко всему, раздражает нервы постоянный ветер. Самоубийства и сумасшествия со смертельным исходом приобретают здесь характер эпидемии.

      Отказавшись от табака, пастух принес мешочек, из которого высыпал на стол кучку желудей. Затем он принялся внимательно изучать их один за другим, отделяя хорошие от плохих. Я курил трубку. Потом я предложил ему свою помощь, но он ответил, что это его дело. В самом деле, видя тщательность, с которой он отбирал желуди, я не настаивал. Это и был весь наш разговор. Когда накопилась приличная кучка хороших желудей, он их отложил по десять штук. При этом он убирал желуди поменьше и те, которые были надтреснуты, так как он рассматривал их с очень близкого расстояния. Когда, наконец, перед ним лежало сто идеальных желудей, он прекратил свое занятие, и мы пошли спать.
      В обществе этого человека было спокойно. На следующий день я спросил у него разрешения остаться отдохнуть у него еще на день. Он воспринял эту просьбу абсолютно естественно, или, скорее, у меня сложилось впечатление, что ничто его не может побеспокоить. Этот день отдыха мне вовсе не был так необходим, но меня одолевало любопытство, и я хотел побольше узнать об этом человеке. Пастух выгнал свое стадо на пастбище, но прежде чем выйти из дома, он положил в ведро с водой мешочек с тщательно отобранными и посчитанными желудями.

      Я заметил, что вместо посоха, он носил железный стержень толщиной с палец и длинной в полтора метра. Я сделал вид, что просто гуляю, и пошел путем, параллельным пути лесника. Пастбище находилось в глубине небольшой расщелины. Он оставил стадо на своего пса и поднялся ко мне. Я, было, испугался, что он будет меня упрекать в нескромности, но вовсе нет! Просто так пролегал его путь, и он пригласил меня идти с ним, если мне нечего было больше делать. Он прошел метров двести вверх по склону.
      Поднявшись туда, он стал выкапывать железным стержнем небольшие ямки, в которые клал желуди, а потом их засыпал. Он сажал дубы. Я спросил, принадлежит ли ему эта земля. Он сказал, что нет. Знает ли он кому она принадлежит? Нет, не знает. Он предполагал, что эта земля общинная, а может быть, принадлежит людям, которые ею не занимаются. Его не очень интересовало, в чьей собственности находилась земля. Таким образом, он с особой тщательностью посадил сто желудей.

      После обеда он продолжил сортировку семян. Я же стал задавать вопросы с большей настойчивостью, и, наверное, потому он стал отвечать. Оказалось, что он сажает деревья уже три года, будучи в полном одиночестве. Посадил их он уже сто тысяч. Из них двадцать тысяч взошли. Он рассчитывал, из этих двадцати тысяч половина пропадет из-за грызунов или каких-то замыслов Провидения, которые невозможно предугадать. В итоге оставалось десять тысяч дубов, которые росли в местности, где раньше ничего не было.
      В этот момент я заинтересовался возрастом этого человека. На вид ему было больше пятидесяти. Пятьдесят пять, - уточнил он сам. Звали его Эльзеар Буффье. Когда-то у него на равнине была ферма. Там и прошла его жизнь. Сначала он потерял единственного сына, а затем жену. Он уединился, и ему нравилось жить в одиночестве с овцами и собакой. Он пришел к выводу, что это место умирает из-за того, что здесь нет деревьев. А так как у него не было иных важных дел, он решил исправить положение.
      В этот момент я и сам, не смотря на молодость, вел уединенный образ жизни, а потому умел деликатно общаться с одинокими душами. Однако я совершил ошибку. По молодости я вообразил будущее так, как видел его я ? в поисках счастья. Я сказал пастуху, что через тридцать лет эти десять тысяч дубов будут представлять великолепное зрелище. На что он мне просто ответил, что если господь Бог продлит его жизнь и дальше, то за тридцать лет он посадит столько деревьев, что эти десять тысяч покажутся всего лишь каплей в море.
      Уже тогда он изучал размножение бука, а рядом с его домом находился питомник молодых буков. Там красовались молодые деревца, огражденные от овец решеткой. Он также задумывался о разведении берез в низине, где, как он мне говорил, влажность находилась на глубине нескольких метров от поверхности почвы.
      На следующий день мы расстались.

      Через год началась война 14-го года, и меня мобилизовали на пять лет. Солдату-пехотинцу некогда было думать о деревьях. По правде говоря, эта посадка деревьев не оказала на меня какого-либо глубокого впечатления: для меня это было хобби, как коллекционирование марок, и я забыл об этом.
      Войну я закончил с крошечной премией по демобилизации и огромным желанием вдохнуть свежего воздуха. Не задумывая ничего заранее, я вновь отправился в те же пустынные края.
     Там ничего не изменилось. Тем не менее, за мертвым селением я заметил нечто напоминающее туман, который расстилался серым ковром по склонам гор. Еще на кануне я вспомнил о пастухе, который сажал деревья. «Десять тысяч дубов, - подумал я, - должны занимать огромную территорию».
      Там За пять лет войны, я насмотрелся на смерть, и поэтому мне легко было представить смерть Эльзеара Буффье, тем более что, когда тебе двадцать лет, то на всех пятидесятилетних ты смотришь как на стариков, которым только и осталось что умереть. Но Эльзеар Буффье не умер. Наоборот, он был бодр и свеж. Он поменял занятие. У него теперь было лишь четыре овцы, но зато целая сотня ульев. Он избавился от овец, потому что те губили его посадки. Он абсолютно не обращал внимания на войну, и невозмутимо продолжал сажать деревья.
      Дубочкам 1910-го года было десять лет, и они были выше и меня, и пастуха. Зрелище было впечатляющим. Я буквально лишился дара речи, а так как он тоже молчал, то мы провели весь день в тишине, прогуливаясь по лесу. Лес был разделен на три участка ? одиннадцать километров в длину и три километра в самой широкой его части. Если вспомнить, что все это сделано его руками и душой без каких-либо технических средств, то понимаешь, что люди могли бы созидать наравне с Богом не только в области разрушения.
      Эльзеар Буффье не бросал своих замыслов, о чем свидетельствовали буки, разросшиеся до самого горизонта. Дубы были крепкие и здоровые и уже переросли возраст, когда можно было бояться грызунов; а что до непредвиденных замыслов Провидения, то для того, чтобы разрушить созданное творение, теперь пришлось бы прибегнуть к ураганам. Он мне показал великолепные пятилетние березовые рощи. Они были посажены в 1915-м году, в те времена, когда я сражался в Вердэне. Березами были засажена вся низина, где как он верно полагал, влажность была практически под самой поверхностью. Березки были нежные, как девушки, но росли очень решительно.
      Похоже, что все творение уже самовоспроизводилось «как на конвейере». Но это не смущало Эльзеара Буффье, и он настойчиво продолжал свою работу. Спускаясь по селению, я заметил журчащие ручейки, которые на человеческой памяти всегда были сухими. Эта была наиболее замечательная деталь, который мне довелось увидеть. В древние времена эти сухие ручьи были полны воды. Некоторые из тех печальных сел, о которых я говорил в начале рассказа, были выстроены на месте галло-римских поселений, следы которых еще сохранились. В них археологи нашли рыболовные крючки там, где в ХХ-м веке людям пришлось привозить воду цистернами.
      Некоторые семена разнес ветер. Вместе с появлением воды появились ивы, луга, сады, цветы и сам смысл жизни.
      Но это превращение происходило так медленно, что входило в привычную жизнь не вызывая удивления. Охотники, выслеживающие зайца или кабана, видели поросль молодых деревьев, но относили этот факт к естественным хитростям природы. Поэтому никто не трогал работу этого человека. Если кто-нибудь и начал его подозревать в этом, то его быстро бы опровергли. Он был вне подозрения. Кто бы мог вообразить, в селах или в администрации, что безграничная щедрость может сочетаться с такой настойчивостью?

      Начиная с 1920-го года не было ни года, чтобы я не посетил Эльзеара Буффье. Я никогда не видел его ни сдавшимся, ни сомневающимся. Бог ведь знает, в чем его рука. Я ничего не сказал о разочарованиях этого человека. Но можно представить, тем не менее, что для подобного успеха пришлось победить невезение, что для того чтобы добиться победы такой страсти, надо было побороть разочарование. В один год он посадил более десяти тысяч кленов. Они все погибли. Год спустя, он бросил заниматься кленами, и вновь взялся за буки, которые росли еще лучше, чем дубы.
      Чтобы лучше себе представить удивительную личность этого человека, не следует забывать, что все это он проделывал в абсолютном одиночестве, так что к концу своей жизни он потерял привычку говорить. А может быть, он не видел в этом необходимости?

      В 1933 году Эльзеара Буффье навестил егерь. Этот чиновник дал указание не разводить костер снаружи, чтобы не подвергать опасности природный лес. Этот наивный человек сказал, что впервые видит, чтобы лес рос сам по себе. В то время Буффье ходил сажать буки в двенадцати километрах от своего дома. Но так как ему было уже семьдесят пять, и ему было трудно добираться туда и обратно, он решил построить каменную хижину прямо на месте своих посадок, что он и сделал на следующий год.

      В 1935-м году Целая делегация приехала изучать «природный лес». Были начальники из министерства лесных и водных ресурсов, депутат, специалисты. Было сказано много бесполезных слов. Решили что-нибудь предпринять, но, к счастью ничего не предприняли. Единственное полезное, что было сделано ? это то, что лес поставили под охрану государства и запретили там появляться заготовщикам угля. Все потому, что перед красотой молодых и здоровых деревьев нельзя было устоять. Деревья покорили даже депутата.
      Среди членов делегации был и мой друг лесник. Я открыл ему тайну происхождения леса. На следующей неделе мы вдвоем пошли на поиски Эльзара Буффье. Мы застали его в разгаре работы в двадцати километрах от того места, где была инспекция.
      Мой друг лесник был человеком надежным. Он знал цену вещам. Он умел молчать. Я принес с собой несколько яиц, и перекусили втроем, а затем несколько часов провели в немом созерцании пейзажа.
     Сторона, откуда мы пришли, была покрыта деревьями шести-семи метров высотой. Я помнил, как этот край выглядел в 1913-м году — это была пустыня? Мирный, регулярный труд, животворящий воздух гор, умеренность в пище и безмятежность души наделили этого старика недюжинным здоровьем. Это был атлет от Бога. Интересно, думал я, сколько еще гектаров он засеет деревьями?
      Прежде чем уйти, мой друг дал всего лишь один совет о некоторых саженцах, которым могла бы подойти здешняя почва. Но настаивать не стал. «По очевидной причине, этот человек знает больше меня», сказал мне друг позднее. А через час ходьбы добавил: «Он знает больше, чем кто-либо. Он нашел замечательное средство быть счастливым!»
      Благодаря моему другу удалось сохранить не только лес, но и счастье этого человека. Друг лесник назначил трех лесников для охраны леса и так их запугал, что они были полностью безразличны к каким бы то ни было взяткам лесорубов.

      Лес не избежал лишь одного неприятного происшествия во время войны 1939-го года. Автомобили ездили тогда на газогенераторах, а дров постоянно не хватало. Вырубку дубов начали в 1910 году, но эти участки леса были так далеко от сети проезжих дорог, что предприятие сказалось очень невыгодным с финансовой точки зрения. Пришлось его оставить. Пастух ничего не заметил, так как его плантации находились в тридцати километрах от того места. Он мирно продолжал свою работу, не обращая внимания на войну 39-го, так же как не обратил внимание на войну 14-го.

      В последний раз я видел Эльзеара Буффье в июне 1945-го года. Ему было восемьдесят семь лет. Я снова шел пешком по дороге через пустыню, но теперь, несмотря на послевоенную разруху, между долиной Дюранс и горой ходил рейсовый автобус. То, что я не мог узнать места своих последних прогулок я отнес на счет того, что автобус ? относительно быстрый вид транспорта. Мне также показалось, что маршрут проходит по новым местам. Однако, спросив название села, я удостоверился, что это таки был тот самый край, ранее разрушенный и опустошенный. Автобус высадил меня в Вергоне.
      1913 году на этом хуторе с дюжиной домов было три жителя. Они были самыми настоящими дикарями, которые друг друга ненавидели и жили за счет ловли зверей. По своему физическому и моральному состоянию они скорее походили на первобытных людей. Дома находящиеся вокруг, полностью заросли крапивой. Состояние этих людей было безнадежно. Им оставалось только ждать смерти — ситуация, явно не располагающая к добродетели.
      Но все переменилось. Даже воздух. Вместо порывистого сухого ветра, который встречал меня раньше, дул легкий бриз, наполненный ароматами. Сверху доносился шум ветра в лесах, похожий на шум текущей воды. И, наконец, самое удивительное: я услышал настоящее журчание воды в ручье. Здесь построили фонтанчик, и он был полон воды; что меня больше всего тронуло, так это то, что рядом с ним посадили липу, которой уже было года четыре, судя по толщине ствола - неоспоримый символ воскрешения.

      Кроме того, Вергон хранил следы труда, для начинания которого необходима была надежда. А значит, надежда вернулась. Место очистили от развалин, снесли полуразваленные стены и восстановили пять домов. Отныне деревня насчитывала двадцать восемь жителей, вместе с четырьмя молодыми семьями. Новые, со свежей штукатуркой дома были окружены огородами, где вперемешку на ровных грядках росли овощи и цветы, капуста и розы, груши, львиный зев, сельдерей и анемоны. Теперь здесь хотелось жить.
      Отсюда я уже пошел пешком. Война, из которой мы едва выбрались, не позволила еще жизни расцвести во всей красе, но Лазарь вышел из гроба. На пологих склонах гор я видел небольшие поля взошедшего ячменя и ржи, поодаль узкие долины зеленели пастбищами.
      Понадобилось всего лишь восемь лет, чтобы отделить нас от того периода разрухи, и чтобы вся эта местность вновь наполнилась здоровьем и достатком. На месте развалин, что я видел в 1913-м, стояли теперь чистые, хорошо оштукатуренные фермы, свидетельствующие о счастливой и уютной жизни. Ожили родники, которые пополняются дождевой водой и снегами, удерживаемыми лесом. Воду провели по каналам. Возле каждой фермы, в кленовых рощицах, вода из фонтанчиков лилась на ковры свежей мяты. Понемногу восстанавливались села. Край заселили люди с равнины, где земля стоит дорого. Они принесли сюда молодость, движение, дух приключений. По дороге можно встретить зажиточных мужчин и женщин, хохочущих мальчишек и девчонок ? они вновь обрели вкус к сельским праздникам. Если посчитать вместе со старым населением, которое теперь было не узнать с тех пор, как они уютно жили среди новоприбывших, то в общей сложности Эльзеару Буффье своим счастьем обязаны более десяти тысяч человек.

      Когда я размышляю о том, что одинокий человек, возможности которого были сведены к его собственным физическим и моральным силам, смог возродить из пустыни эту «землю Ханаана», я прихожу к выводу, что, несмотря ни на что, предназначение человека достойно восхищения. Но когда я начинаю мысленно перебирать, сколько ему понадобилось упорства в величии души и самоотверженности в доброте, чтобы добиться такого результата, меня охватывает чувство небывалого уважения к этому пожилому необразованному крестьянину, которому удалось довести до конца творение, достойное Бога.

      Эльзар Буффье умер в 1947-м году в приюте для престарелых в Баноне.